Листки из записной книжки. 3-й лист
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22
* * *
Помню, мне случилось говорить об этом вопросе с покойным французским писателем Александром Дюма-сыном. "У вас во Франции,— сказал я ему,— войско, конечно, еще сила и опора для борьбы с внешним врагом; но всегда ли оно надежно для внутренней неурядицы? Что вы сделаете в случае серьезных замешательств, если на этот вопрос придется ответить отрицательно?" Дюма подумал немного и потом, нагнувшись к моему уху, выговорил: "Еще будут стрелять!" Это настоящий ответ практического философа, каким был Дюма. Его миросозерцание как нельзя более подходило к окружающей среде — парижским салонам.
Раз я заметил ему, что в наделавшей столько шума брошюре "Les famines gui tuent et les famines gui votent"1 он, обсуждая одну тему с Эмилем Жирарденом, далеко меньше развил свои заключения, чем этот последний, и остался позади того, что сам же говорил.
— А сколько, думаете вы, людей прочитало брошюру Жирардена? — ответил он мне.— Уверен, что не более двадцати тысяч; а мою прочитают и все два миллиона.
По той же самой высокой практичности интересен совет, данный Дюма одной особе, обладательнице двух знаменитых картин Реньо и Фортуни.
— Мне предлагают за эти полотна 500 000 франков,— сказала она писателю-философу,— посоветуйте, отдать или нет?
— Сударыня,— ответил Дюма,— как обладательница этих картин, вы известная личность, особа в Париже; если же вы их продадите, вы сделаетесь ничем — решайте сами.
Листок 3-ий
А. Дюма был очень избалован отношением общества к нему как к высокоталантливому писателю и сыну гениального отца. Иностранцы, в бытность в Париже, считали за большую честь знакомиться с этим оракулом городских салонов и всячески ухаживали за ним; он же держался высокомерно и сходился нелегко,— только русские, пожалуй, составляли некоторое исключение, так как он женат был на русской. Большой приятель писателя, художник Мейсонье, так и говорил ему обыкновенно: "твой русский, твои русские"... В первый раз, что я у него был, Дюма рассказал, что его две дочери не крещены: "Когда вырастут, пусть сами выберут себе вероисповедание или по своему желанию, или по вере будущего мужа". Мне понравилась простота нравов семейства писателя: за завтраком дочери его, тогда уже взрослые девушки, без стеснения хохотали, а косточки курицы брали в руки и обгладывали не хуже папаши, нимало не церемонясь присутствия постороннего человека.
Дюма с гордостью показывал свою картинную галерею. Художники отдавали ему картины по уменьшенной цене, считая за честь помещать их в собрание человека с таким именем и таким вкусом. Когда после он распродал свою коллекцию, некоторые обиделись и обвинили его в барышничестве: "Купил,— говорили они,— по дешевым ценам, а распродал по дорогим". Известный художник J. так рассердился, что изобразил писателя в виде еврея-старьевщика, что вызвало настоящий скандал: зять Дюма Л. пришел в галерею Petit, где акварель была выставлена, и палкой разбил стекло и прорвал картину; дело доходило до судебного разбирательства. Дюма тогда осуждали; между тем я хорошо помню, что раз, провожая по лестнице, увешанной картинами, он сказал мне: "Видите, как все наполнено, даже некуда уже вешать, а отказываться нельзя; J. каждый раз, что я у него бываю, предлагает: возьмите да возьмите — приходится брать, чтобы только не обижать". Помня эти слова, я считал J. виноватым в этой истории.
Остроты Дюма передавались в большом свете из уст в уста. Его отзывчивость на все вопросы текущей жизни была замечательна: она сказывалась живою проповедью, пьесами, брошюрами и была всегда не только блестяща, но и смела,— разумеется, относительно, принимая во внимание среду, в которой он вращался. Почти все его литературные работы имели очень большой успех, так что уже в молодых летах он сделался в полном смысле слова модным философом-писателем с готовыми, как у оракула, ответами на все злобы дня. В результате его самомнение было очень немалое,— оно заходило так далеко, что, например, в перебранке с Золя он утверждал, что по части вольности на театральных подмостках немыслимо идти дальше того, что позволил себе он, и что ни один уважающий себя драматический писатель никогда не должен переступать эту границу (jamais!2).
К идеям изменения современного социального строя Дюма относился крайне нетерпимо и прямо говорил, что заряженный револьвер в кармане — единственный ответ на все подобные затеи...
Он умер от мозговой болезни, которая сказалась на вечере у принцессы Матильды...
В общем, это был добросовестный и несколько сантиментальный моралист, в противоположность своему высокоталантливому отцу, беззастенчиво отличавшемуся на всех поприщах, до кулинарного включительно.
1 "Женщины, которые убивают, и женщины, которые голосуют" — по-французски
2 никогда! — по-французски
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22
 Развалины театра в Чугучаке |  Политики в опиумной лавочке (Верещагин В.В.) |  Письмо на родину (Письмо к матери) |