Переселение из Парижа в Москву
Художника Верещагина очень часто называют баталистом, но отец не был согласен с таким односторонним определением характера его творчества. И действительно, помимо батальных картин, он писал портреты, пейзажи, архитектуру, типы разных народностей, жанровые картины.
Немецкий критик Е. Цабель («Wereschtschagin», 1900, S. 68) отмечает, что исключительно высокий уровень исполнения картин Верещагина, относящихся ко всем этим разделам живописи, ничуть не ниже, чем в его батальных картинах. А один из известнейших мастеров живописи XIX века Адольф Менцель, удивленный разносторонностью таланта Верещагина, воскликнул: «Der kann allesi» - «Вот этот может все!» Все же надо признать, что мировую славу принесли отцу главным образом его батальные картины, носящие резко антимилитаристический характер, проявившийся в выборе и трактовке военных сюжетов. В этих картинах выявлялись кровавые ужасы войны, страдания и геройство солдат. Воздействие картин на зрителей было столь сильно, что вызывало озлобление и опасения у всех милитаристов как в России, так и за границей. Известно, например, что фельдмаршал Мольтке, побывав на выставке картин Верещагина в Берлине в 1882 году, отдал приказ, воспрещающий чинам германской армии посещать эту выставку. Такое же запрещение было отдано австрийским военным министром, отклонившим предложение Верещагина предоставить чинам гарнизона бесплатный доступ па выставку картин в Вене в 1881 году.
В своих небатальных картинах отец - непреклонный и неутомимый поборник правды - обличал деспотизм, варварство, религиозный фанатизм, где бы они ни проявлялись и от кого бы ни исходили. Этими идеями были в равной степени пронизаны и литературные его произведения. Все это вместе взятое вызывало, конечно, отрицательное отношение к художнику со стороны членов русского царствующего дома и правящих кругов. Все эти лица, не видя на картинах Верещагина традиционных изображений победоносных царственных полководцев, перед которыми склоняются неприятельские знамена, считали, что произведения художника скорее позорят, чем возвеличивают русскую армию и Россию. Художника Верещагина, который интересы родины и благо ее народов ставил превыше своей жизни, обвиняли в недостатке патриотизма. Его считали революционером, нигилистом и прочее. Реакционная печать неустанно старалась принизить его творчество, его талант и успехи выставок его картин. «Недреманное око начальства» вело за ним постоянный надзор. Спокойно жить и работать при таких условиях на родине было для моего отца невозможно, особенно ввиду его гордой, живой и от природы нервной натуры. Не удивительно поэтому, что большинство картин он выполнил, находясь за границей, где мог спокойно работать в больших, прекрасно оборудованных мастерских: в Мюнхене - с 1871 года и в предместье Парижа Мезон-Лаффитт - с 1877 по 1891 год.
Жизнь в Мюнхене и в Мезон-Лаффитте прерывалась поездками, связанными с устройством выставок и продолжительными путешествиями, например в Индию, Палестину, или же пребыванием на театре военных действий в Болгарии во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Но ни возможность спокойно работать за границей, ни успехи заграничных выставок картин, принесших отцу мировую славу, не могли заглушить его тоски по родине, желания вернуться домой, в Россию. Его мысли постоянно возвращаются к родине. Устраивая за границей аукционы своих картпн, он старается заинтересовать, прежде всего, русских покупателей, чтобы возможно большее количество картин осталось в пределах отечества, и душевно скорбит, когда лучшие его произведения приобретаются иностранцами и остаются на чужбине.
В письмах к Стасову отец неоднократно говорит о том, что только опасение препятствий и затруднений, которые чинились бы ему «властями предержащими», удерживают его от путешествия по родной России, представляющей для него гораздо больший интерес, чем чужая Индия. В 1889-1890 годах он решает переехать из Парижа в Россию и поселиться с семьей под Москвой. Решение это было вызвано главным образом тем, что в конце 80-х годов отец задумал написать серию картин из истории Отечественной войны 1812 года, в которых хотел изобразить героическую борьбу русского народа с чужеземными завоевателями и одновременно показать Наполеона, не приукрашенным и не окутанным дымкой красивой легенды.
Над созданием картин этой серии он начал работать в последние два года пребывания во Францпи, в своей мастерской в Мезон-Лаффитте, где старался закончить работу касающуюся французской армии, поскольку она требовала приобретения и изучения образцов обмундирования и вооружения времен Наполеона, а также ознакомления в архивах и библиотеках с записками и сочинениями современников тех событий. Но для создания картин, изображающих военные события, происходившие в пределах России, в частности в Москве, где созрел и совершился трагический перелом в судьбе Наполеона, художник считал необходимым пребывание в тех местах, где эти события происходили, чтобы лучше их прочувствовать, мысленно пережить и передать на полотне. К тому же для правильного понимания эпохи необходимо было продолжительное и основательное изучение исторических документов в архивах Петербурга и Москвы. К этим доводам присоединялось влияние моей матери, которая, будучи коренной москвичкой, стремилась, чтобы пребывание семьи в Москве было не временным, а постоянным. Когда вопрос о переезде был решен, отец выстроил под Москвой - за Серпуховской заставой, у деревни Нижние Котлы - большой деревянный дом с прекрасной мастерской, где протекли последние годы его жизни и творчества.
Мне кажется, что переселение из дома в Мезон-Лаффитте, проданного отцом в 1891 году художнику К.Е. Маковскому, за Серпуховскую заставу не было полностью закончено в 1891 году. Весьма возможно, что перевозка обстановки жилой части дома произошла в 1891 году, тогда как оборудование мастерской и картины были перевезены лишь после окончания постройки, в 1892 году. Но, во всяком случае, мой отец еще в 1891 году находил время лично наблюдать за постройкой, что подтверждается несколько раз слышанным мною от него рассказом об этом.
Строительный материал был привезен с Севера, где на реке Шексне встречались мачтовые сосновые леса. Эти прекрасные сосновые бревна хорошо видны на фотографиях мастерской. Постройку вел подрядчик, солидный мужик с окладистой бородой и маленькими плутоватыми глазками, старавшийся подсунуть, где только было возможно, более дешевые еловые бревна. Между ним и отцом происходили приблизительно такие диалоги:
«Федор Иванович!»
«Ась?»
«Видите в-о-о-н то бревно?»
Федор Иванович, предугадывая, о чем будет разговор, прикладывает к глазам ладонь козырьком, всматривается, но делает вид, что ничего особенного не замечает. Отец подводит его ближе.
«В-о-о-н то бревно, второе сверху! Ведь это, Федор Иванович, не сосна!»
На лице Федора Ивановича появляется изумление:
«Ой-ли, Василь Василия? А что ж это?!»
«Да это ж елка!»
Федор Иванович от удивления даже руками раскидывает: «Да откеда ж она взялась, Василь Василич?! У нас елки-то и в заводе нет!»
Но отец не уступает и требует, чтобы еловое бревно было заменено сосновым. Федор Иванович пытается уговорить барина оставить елку, но в конце концов вынужден уступить.
«Ми-и-шка!» - кричит он.
Мишка, здоровый, лохматый парень, перестает тесать балку.
«Ми-ишка! Видишь то бревно? Барин говорил, мол это - елка! Выкинь его и дай туда сосну!»
Мишка с неменьшим, чем у Федора Ивановича, удивлением смотрит на бревно:
«И впрямь елка! Поди ж ты! И откеда ж она могла взяться?!»
Но Федору Ивановичу уже надоело играть комедию, и он сердито кричит:
«Так делай, что тебе говорят!»
Удивление сразу исчезает с лица Мишки. В досаде он сплевывает на сторону, берет помощников и нехотя идет исполнять приказание. Через день или два отец снова приезжает на постройку, снова находит еловый материал и история повторяется.
 Мавзолей Шах-и-Зинда в Самарканде |  Маршал Даву в Чудовом монастыре |  Татарин из Оренбургской тюрьмы |